В детстве я боялся темноты. Теперь я получаю счета за электроэнергию и боюсь света. |
День, когда кончилось моё детство, я помню очень хорошо.
Парк аттракционов Нальчика. Вот с этих самых качелей–«лодочек» (в кадре справа) я отправил в полёт свою двоюродную сестру, слишком резко дёрнув тормоз. |
В городском парке культуры и отдыха города Нальчика, где я вырос, есть парк аттракционов. Из всех возможных аттракционов мне больше всего нравился игровой городок с качелями, каруселями и всякими металлическими конструкциями, предназначенными для того, чтобы дети по ним ползали. В отличие от других аттракционов, вход туда не лимитировался по времени, — родители один раз платили, и я мог лазить там сколько угодно времени, хоть несколько часов. Иногда родители так и делали: сбрасывали меня в этот аттракцион, а сами шли отдыхать, и потом возвращались. Я был вполне самодостаточен, крутился на карусельках, качался на качелях и лазил по металлическим фермам, плёл какие-то устройства из травинок и веточек.
И вот однажды, прорвавшись в этот городок, я заметил нечто неладное. Мне стало неудобно лазить и карабкаться по лестницам, и я сбивал коленки, залезая на сиденье карусели. Проанализировав ощущения, я понял, в чём было дело: лестницы и сиденья были рассчитаны на рост меньше моего. Я вырос, а лестницы нет.
В этот день я много плакал, потому что понял, что я никогда больше не получу удовольствия от этого городка, и чем дальше, тем неудобнее мне будет по нему лазить. Этот процесс необратим, возврата к прошлому нет, перемена окончательна, и вернуться не получится. Жизнь неумолимо движется вперёд и тянет меня за собой, и, как бы я ни хотел сохранить самые светлые и радостные моменты, они, в полном соответствии со словами библейского автора Екклесиаста, тоже пройдут. Всё суета сует и томление духа, и детство и юность — суета (Еккл. 11:10).
С тех пор я больше ни разу не заходил в этот детский городок в парке аттракционов. На других аттракционах я катался, а в этот брать билет отказывался. Не хотел страдать ещё больше.
Естественно, родители заметили, что я сам не свой, и устроили мне допрос с пристрастием. Я не стал скрывать правду и изо всех сил попытался рассказать маме с папой, почему мне так плохо, но не уверен, что сумел адекватно подобрать слова и объяснить им, что я плачу, потому что детство кончилось, потому что я скорблю по прошлому, оплакиваю ушедшую молодость. Но это тоже понятно. В конце концов, мне тогда было шесть лет…